Доллары за убийство Долли [Сборник] - Жорж Клотц

Следуя все тому же поспешному и фантастичному методу, комиссар остановился на последнем предположении.

Он спросил инспектора:

— Нет ли еще подробностей?

Инспектор не сразу ответил; он повторил вопрос:

— Алло! Вы слышите меня?

— Слышу; больше никаких подробностей не знаю.

— Хорошо, я завтра утром сам посмотрю.

И он дал отбой.

«Завтра утром, голубчик мой, — подумал инспектор, — будет уже слишком поздно, так как если к этому времени Кош не окажется в моих лапках, то, во всяком случае, будет недалек от этого».

В сущности, он не все рассказал комиссару, желая сам разработать свой план. Будучи еще слишком молодым, чтобы с его мнением считались, он решил действовать по личному вдохновению. С той минуты, как он нашел обрывки конверта, он почувствовал, что весь интерес дела должен сосредоточиться на этом клочке бумаги, и это чувство, сначала неясное, перешло в уверенность, когда он услышал номер дома Коша. Он жалел, что проявил волнение перед комиссаром, но утешился той мыслью, что начальник его слишком самолюбив, чтобы согласиться с мнением простого инспектора. И то, что он минуту тому назад считал ошибкой, казалось ему верхом ловкости; тот факт, что он установил связь между двумя «16», служил ему ручательством, что комиссар не только не придает этому значения, но скорей наоборот. Значит, он мог спокойно работать, не боясь никакого контроля.

Как видно, Жавель ошибался. Но благодаря поспешным выводам комиссара результат был почти тот же. В то время как его начальник истолковывал события, он только их констатировал. Но и утреннее открытие и справка, полученная в доме Коша, — все было ничто в сравнении с той, которую он бережно скрывал, получив ее с удивительной легкостью.

Проходя по улице де Дуэ, он машинально посмотрел на номер одного из домов и прочел: 22. Положительно судьбе было угодно, чтобы эта цифра опять предстала перед его глазами, а он считал судьбу слишком могущественной силой, чтобы не подчиниться ее указаниям. Он быстро сообразил, что если ошибается, то никто об этом не узнает, что попытка эта ничему не повредит, и вошел.

Комната швейцара находилась в углублении, он приотворил дверь:

— Здесь живет господин Кош?

— Не знаю такого.

Он сделал огорченное лицо и нерешительно продолжал:

— Он журналист. Не можете ли вы мне сказать?..

Швейцар, гревший руки у печки, покачал отрицательно головой. Но жена его вышла из другой комнаты и спросила, в чем дело. Жавель сразу увидел, что она если не услужливее, то по крайней мере любопытнее, и повторил:

— Мне нужно журналиста Онисима Коша. Мне сказали, что он здесь живет. Это, вероятно, ошибка, но не могли бы вы…

Муж пожал плечами, но жена подошла ближе:

— Как, ты забыл?

И, обращаясь к инспектору, она прибавила:

— У нас нет такого квартиранта, но тут жил журналист, съехавший полгода тому назад, после этого почтальон несколько раз по ошибке приносил сюда письма на имя того господина, которого вы назвали…

И обернулась к мужу:

— Вспомни. Месяц тому назад пришло еще одно письмо… Справьтесь-ка в номере 16 или 18.

Жавель извинился за беспокойство, поблагодарил и, выйдя на улицу, дал волю своему восторгу, произнеся почти громко:

— Победа, победа! Он не уйдет от меня!

Какой-то господин, которого он чуть не сбил с ног, посмотрел на него и проворчал:

— Он, кажется, сошел с ума!

Но Жавель был так доволен, что не расслышал его даже. Он поспешно вошел в номер 16 и спросил: Господин Кош?

— Его нет дома.

— Можете мне сказать, когда он вернется?

— Нет. Он, верно, поехал путешествовать.

— Черт возьми, — пробормотал Жавель, — как это неприятно… Так, значит, вы знаете, когда он приедет обратно?..

— Нет… Оставьте записку. Он получит ее вместе с письмами, которые ожидают его уже три дня.

«Три дня! — соображал Жавель. — Уж не напал ли я случайно на верный след?»

И он прибавил, как бы говоря с самим собой:

— Оставить ему записку?.. Гм…

Потом, подумав, что можно, может быть, собрать кое-какие сведения и что, наверное, консьержка доверчивее отнесется к господину, сидящему и пишущему письмо в ее комнате, чем к посетителю, стоящему у входных дверей, он сказал:

— Благодарю вас, я охотно напишу два слова, если это вас не обеспокоит.

— Нисколько. Присядьте… у вас есть чем написать?..

— Нет, — ответил он.

Когда ему принесли перо, чернила и бумагу, он сел к столу и начал писать запутанное письмо с просьбой о помощи, выдавая себя за бедного журналиста, не имеющего занятий и погибающего с голода.

Дойдя до конца страницы, он остановился, взял за угол лист бумаги и помахал им в воздухе, чтобы просушить.

— Не дать ли вам промокательную бумагу? — спросила консьержка.

— Право, мне совестно…

— Ничего не значит… А конверт?

— Да, пожалуйста…

Просушивая свой лист, Жавель спросил:

— Господин Кош не предупредил вас о своем путешествии?

— Нет. Женщина, присматривающая за его хозяйством, пришла третьего дня по обыкновению; она ничего не знала и обратилась, как и вы, с расспросами ко мне. Она приходит каждое утро и убирает квартиру, но и она не имеет сведений… Это удивительно, так как обыкновенно, когда он уезжал куда-нибудь, он всегда говорил мне: «Мадам Изабелла, я уезжаю на столько-то дней. Я вернусь в понедельник или во вторник…» Наконец, он говорил все, что нужно сказать, если будут его спрашивать…

Жавель слушал с пером в руках. В его глазах отъезд Коша принимал все более и более вид бегства, и, взяв во внимание необыкновенное совпадение номеров 22 и 16, он не мог не связать мысленно это исчезновение с преступлением на бульваре Ланн.

Консьержка продолжала рассказывать, хваля правильный образ жизни Коша, называя часы, в которые он уходил из дома и возвращался домой. Но в данную минуту все это не имело значения. В одном месте рассказа полицейский, однако, насторожился.

— В. последний раз, что он ночевал здесь, — говорила она, — он вернулся около двух часов утра, как обыкновенно. Ночью трудно узнать голос, но я хорошо знаю его манеру закрывать дверь: очень осторожно, не стуча. Другие хлопают ею, так что всех перебудят. В пять часов утра кто-то пришел к нему, но оставался недолго, минут пять, не более, а вскоре после его ухода и сам господин Кош вышел из дома. Верно, у него заболел кто-нибудь из родных и его вызвали. У него есть отец и мать в провинции.

«Возможно, — подумал инспектор, — но только возможно. Это было бы слишком странное совпадение…»

Он докончил письмо, подписал первым попавшимся именем и запечатал конверт. Он узнал от консьержки все, что можно было, дальше она была ему бесполезна. Может быть, его прислуга даст более подробные сведения.

Он встал.

— Будьте любезны отдать ему это письмо. Так как мое дело очень спешное, то я зайду завтра утром, часов около девяти; может быть, он к этому времени вернется…

— Отлично. Во всяком случае, вы увидите его прислугу.

Он поблагодарил и вышел. У него не оставалось ни малейшего сомнения. Адресат разорванного письма, найденного в комнате убитого, и Онисим Кош были одним и тем же лицом. Теперь возникал вопрос, нужно ли было видеть во внезапном отъезде журналиста в самую ночь убийства нечто большее, чем простое совпадение. Это нужно было обдумать и рассмотреть подробно и не волнуясь. С этой мыслью он и сообщил комиссару по телефону о результатах своей поездки, ограничиваясь ответом на заданный ему вопрос — его послали узнать на улице де Дуэ, 16, дома ли Кош: Коша дома не было. Ему пока нечего было прибавлять. Все остальное было его личным достоянием. Его дело суметь воспользоваться им.

Когда Жавель выслеживал кого-нибудь, он обыкновенно ожидал от противника не самых умных поступков, а самых глупых и неосторожных. Если Кош виновен, то самой крупной его ошибкой будет вернуться на свою квартиру. Отсюда вывод, что он, вероятно, совершит эту ошибку. Если человеку предоставлен выбор между двумя образами действия, то большей частью он выбирает худший, в особенности если боится полиции. Самая элементарная осторожность не позволяла журналисту возвращаться на улицу де Дуэ — значит, там и нужно было его ожидать. Жавель стал в нескольких шагах от дверей и принялся ждать.

ГЛАВА 7. ОТ ШЕСТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ДО ДЕСЯТИ ЧАСОВ УТРА

…Выйдя из почтовой конторы, Онисим Кош немного овладел собой. В течение трех дней он ничего, ничего не видел, ничего Не узнал, кроме тревоги преследуемого человека. Это уже было не репортерство, а литература. В то время, когда ему бы хотелось все знать, он не знал ничего и понимал, что для настоящего преступника неизвестность должна была быть мучительна. К тому же подробность, не лишенная значения: он ни разу не менял белья; его смущал его сомнительный воротничок; манжетки его были грязны, ему было не по себе. К тяжелому нравственному состоянию примешивалось и физическое недомогание. Он решил зайти домой после того, как будет потушен газ, чтобы не быть узнанным консьержкой, и около полуночи остановился у своих дверей. Жавель, незаметно приблизившийся, узнал его и улыбнулся с торжеством. Зверь был пойман. Он вернулся на свой пост, не теряя из виду входных дверей. Полицейские, заметив, что он упорно осматривает дом, недовольно спросили его: